Там, где лезут на стены
Я
перескочила через временной отрезок в моей истории. Я
прочитала “Архипелаг ГУЛАГ”, когда я уже была в
художественном училище. Год перед экзаменами я брала
уроки у В.А.Г., низенького, лысого и бородатого
живописца родом откуда-то с Волги, писавшего в стиле
Саврасова и Левитана. Началась перестройка, мне было
четырнадцать лет, девушки, занимавшиеся со мной, были
загадочными (все старше меня), совершенно не такими, как
мои одноклассники. Я в то время много читала о жизни
русских художников 19 – нач. 20 вв.. Мастерская В.А.Г.
находилась в типичном старомосковском районе: собор,
небольшие охристо-желтые и сине-зеленоватые особняки с
белыми колоннами, черные ветви деревьев в скверах и
садиках – все это было под рыхлым снегом и
воспринималось мной как иллюстрация его чтения. Конечно,
я представляла себя одним из тех художников и даже, к
нарочито- преувеличенному ужасу товарок, покупала у
метро пирожок с мясом за десять копеек, "потому что они
тоже так делали, после тяжкого дня в мастерской,
столетие назад."
Меня
окружали храмы, на картинах русских живописцев и в
реальной жизни, но я ни разу не поинтересовалась тем,
что в них происходило. Сейчас я поражаюсь своему
странному безразличию. И в то же время, примерно с
одиннадцати лет, я чувствовала проблесками, что должно
быть что-то еще, нечто большее, чем видимый мир –
какой-то смысл.
Я сдала
вступительные экзамены в училище и попала в новый для
меня мир. Кругом были одни идиоты – такие же, как и я.
Мой суперконсервативный старший брат, офицер КГБ,
испытал нечто вроде культурного шока, помогая мне
отвезти мои работы на тяжелых планшетах в училище. У
входа он увидел группу "молокососов", что-то куривших и
махавших мне ("здорово, чувак", – дружелюбно
приветствовал один из них офицера КГБ). Внутри, на первом
этаже, маячил расслабленный тип с длиннющими волосами,
на втором негр (посланник дружественной страны) обнимал
за плечи блондинку. Самое худшее было на третьем: лезший
на стену, в буквальном смысле, студент. Начиная
разбегаться из одного конца коридора, он, достигнув
нужной скорости, бросался на стену в противоположном
конце, и даже подгребал ногами и руками, чтобы набрать
высоту (один из местных методов стимуляции творческого
процесса). Брата увиденное потрясло, и я все еще слышу
его голос, выкрикивающий матери "Как ты могла отдать
свою дочь в этот сумасшедший дом?"
Мне было бы
ни к чему описывать атмосферу художественного училища,
если бы мое пребывание в нем не совпало с перестройкой.
Это было время, когда задраенные наглухо окна и двери
мгновенно открывались или вышибались. Книги запрещенных
авторов печатались без остановки, каждый день выходила
новая: Пастернак, Гумилев, Ахматова, Мандельштам,
Ходасевич, Бродский и другие. По телевизору начали
показывать "альтернативное западное кино". Мои
однокашники были, в основном, из интеллигенстких и
"богемных" семей. Разговоры крутились вокруг всего
нового. Серая вата моих школьных лет отвалилась. Самый
воздух изменился - воздух весны (март, дождь, тющий
снег, сырые темные ветви с почками, готовыми лопнуть, )
ощущался круглый год, даже ледяной зимой, даже сухим
летом. Свобода.
В училище я
начала изучать философию (в особенности Ницше; другие
рассуждали о соллипсизме) и мифологию (почему-то
концентрируясь на скандинавской и немецкой). Я также
начала носить мамин крестик – почему, не знаю, я была
некрещеной. Мой брат подарил мне книгу Ренана об Иисусе
Христе, в ней Иисус изображался слабым и сентиментальным
человеком, а его ученики – заблуждавшимися
индивидами, жертвами глупенькой, но привлекательной
иллюзии. Я ничего не знала о Христианстве (каким-то
образом книги Достоевского, Пушкина и др. не заставили
меня задуматься о том, на чем они выросли), но почему-то
я почувствовала отвращение и даже ярость. Я ничего не
знала об Иисусе, но каким-то образом знала, что Ренан
лгал.
В гостях у
нашей родственницы мы встретили другую, вполне светскую,
которая внезапно предложила матери купить Евенгелие: "Я
взяла лишнее в Сергиевом Посаде" – объяснила она. Мама
тут же купила его (я очень хорошо помню эту прекрасно
изданную небольшую книгу в светло-синем переплете) и я
попробовала читать. "В начале было Слово…" – первая
глава Евангелия от Иоанна захватила меня, но я его не
понимала. Я могла только смутно угадывать что-то, но не
могла ухватить.
В училище
читался годичный курс истории древенерусского искусства,
в переводе с эзопова языка "русского христианского
искусства". Этот курс повлиял на мой выбор темы для
дипломного проекта – серии плакатов, логотипа, буклета и
пр. для выставки отреставрированных икон. Мои плакаты
были интерпретацией икон, их ритма, композиций,
вариантов колорита. (Печатая это, я внезапно поняла, что
концепция серии плакатов была довольно символична –
визуальный ряд строился от серого "ничего" к
постепенному заполнению этого серого светом и цветом, к
полноте образа. Мой руководитель И.И.А. была верующей
православной, но тогда я об этом не знала. Я не помню,
прочитала ли я “Иконостас” о. Павла Флоренского
благодаря ей или же вышла на него сама, но почему-то в
моей памяти эта книга связана с И.И.А. и моей работой в
дипломный год. Сергиев Посад имел особенное значение для
о. Павла; для меня он был местом, где я в первый раз
ощутила легчайшее касание Духа Святого - там, где сквозь
вату я по-настоящему увидела купола, в первый раз в
жизни.)
далее
к оглавлению
|