Там, где лезут на стены


Я перескочила через временной отрезок в моей истории. Я прочитала “Архипелаг ГУЛАГ”, когда я уже была в художественном училище. Год перед экзаменами я брала уроки у В.А.Г., низенького, лысого и бородатого живописца родом откуда-то с Волги, писавшего в стиле Саврасова и Левитана. Началась перестройка, мне было четырнадцать лет, девушки, занимавшиеся со мной, были загадочными (все старше меня), совершенно не такими, как мои одноклассники. Я в то время много читала о жизни русских художников 19 – нач. 20 вв.. Мастерская В.А.Г. находилась в типичном старомосковском районе: собор, небольшие охристо-желтые и сине-зеленоватые особняки с белыми колоннами, черные ветви деревьев в скверах и садиках – все это было под рыхлым снегом и воспринималось мной как иллюстрация его чтения. Конечно, я представляла себя одним из тех художников и даже, к нарочито- преувеличенному ужасу товарок, покупала у метро пирожок с мясом за десять копеек, "потому что они тоже так делали, после тяжкого дня в мастерской, столетие назад."

Меня окружали храмы, на картинах русских живописцев и в реальной жизни, но я ни разу не поинтересовалась тем, что в них происходило. Сейчас я поражаюсь своему странному безразличию. И в то же время, примерно с одиннадцати лет, я чувствовала проблесками, что должно быть что-то еще, нечто большее, чем видимый мир – какой-то смысл.

Я сдала вступительные экзамены в училище и попала в новый для меня мир. Кругом были одни идиоты – такие же, как и я. Мой суперконсервативный старший брат, офицер КГБ, испытал нечто вроде культурного шока, помогая мне отвезти мои работы на тяжелых планшетах в училище. У входа он увидел группу "молокососов", что-то куривших и махавших мне ("здорово, чувак", – дружелюбно приветствовал один из них офицера КГБ). Внутри, на первом этаже, маячил расслабленный тип с длиннющими волосами, на втором негр (посланник дружественной страны) обнимал за плечи блондинку. Самое худшее было на третьем: лезший на стену, в буквальном смысле, студент. Начиная разбегаться из одного конца коридора, он, достигнув нужной скорости, бросался на стену в противоположном конце, и даже подгребал ногами и руками, чтобы набрать высоту (один из местных методов стимуляции творческого процесса). Брата увиденное потрясло, и я все еще слышу его голос, выкрикивающий матери "Как ты могла отдать свою дочь в этот сумасшедший дом?"

Мне было бы ни к чему описывать атмосферу художественного училища, если бы мое пребывание в нем не совпало с перестройкой. Это было время, когда задраенные наглухо окна и двери мгновенно открывались или вышибались. Книги запрещенных авторов печатались без остановки, каждый день выходила новая: Пастернак, Гумилев, Ахматова, Мандельштам, Ходасевич, Бродский и другие. По телевизору начали показывать "альтернативное западное кино". Мои однокашники были, в основном, из интеллигенстких и "богемных" семей. Разговоры крутились вокруг всего нового. Серая вата моих школьных лет отвалилась. Самый воздух изменился - воздух весны (март, дождь, тющий снег, сырые темные ветви с почками, готовыми лопнуть, ) ощущался круглый год, даже ледяной зимой, даже сухим летом. Свобода.

В училище я начала изучать философию (в особенности Ницше; другие рассуждали о соллипсизме) и мифологию (почему-то концентрируясь на скандинавской и немецкой). Я также начала носить мамин крестик – почему, не знаю, я была некрещеной. Мой брат подарил мне книгу Ренана об Иисусе Христе, в ней Иисус изображался слабым и сентиментальным человеком, а его ученики – заблуждавшимися индивидами, жертвами глупенькой, но привлекательной иллюзии. Я ничего не знала о Христианстве (каким-то образом книги Достоевского, Пушкина и др. не заставили меня задуматься о том, на чем они выросли), но почему-то я почувствовала отвращение и даже ярость. Я ничего не знала об Иисусе, но каким-то образом знала, что Ренан лгал.

В гостях у нашей родственницы мы встретили другую, вполне светскую, которая внезапно предложила матери купить Евенгелие: "Я взяла лишнее в Сергиевом Посаде" – объяснила она. Мама тут же купила его (я очень хорошо помню эту прекрасно изданную небольшую книгу в светло-синем переплете) и я попробовала читать. "В начале было Слово…" – первая глава Евангелия от Иоанна захватила меня, но я его не понимала. Я могла только смутно угадывать что-то, но не могла ухватить.

В училище читался годичный курс истории древенерусского искусства, в переводе с эзопова языка "русского христианского искусства". Этот курс повлиял на мой выбор темы для дипломного проекта – серии плакатов, логотипа, буклета и пр. для выставки отреставрированных икон. Мои плакаты были интерпретацией икон, их ритма, композиций, вариантов колорита. (Печатая это, я внезапно поняла, что концепция серии плакатов была довольно символична – визуальный ряд строился от серого "ничего" к постепенному заполнению этого серого светом и цветом, к полноте образа. Мой руководитель И.И.А. была верующей православной, но тогда я об этом не знала. Я не помню, прочитала ли я “Иконостас” о. Павла Флоренского благодаря ей или же вышла на него сама, но почему-то в моей памяти эта книга связана с И.И.А. и моей работой в дипломный год. Сергиев Посад имел особенное значение для о. Павла; для меня он был местом, где я в первый раз ощутила легчайшее касание Духа Святого - там, где сквозь вату я по-настоящему увидела купола, в первый раз в жизни.)


далее
к оглавлению