Взгляните на коллаж:
- [видео] Патриарх Кирилл встречается с Папой Франциском - [фото] Патриарх Кирилл с пингвинами - [фото] Патриарх Кирилл с католическими епископами в Латинской Америке - [мнения] Патриарх Кирилл предал Православие - [видео] Президент Путин стоит в стасидии, предполагаемом византийском троне, в главном монастыре Афона - [мнения] Путина благословили на царство - [статьи] Патриарх Кирилл отказывается ехать на Святой и Великий Собор Православной Церкви - [мнения] Патриарх Кирилл – защитник Православия от ереси экуменизма -
Это - образец того, что ежедневно изливали в мир российские масс-медиа в течение некоторого периода времени, непосредственно предшествующего Святому и Великому Собору Православной Церкви.
В настоящее время российские и зарубежные масс-медиа предлагают, как обычно, разнообразные, более или менее логичные, объяснения поведения Патриарха РПЦ МП, отказавшегося участвовать в Святом и Великом Соборе. Они заявляют, что:
- Патриарх Кирилл “зашел слишком далеко” с Папой и российские православные фундаменталисты вынудили его “отступить” и не поехать на Собор, организованный криптокатоликом и марионеткой НАТО, Вселенским Патриархом - Патриарх Кирилл шантажирует Константинополь из-за Украинской Церкви - Патриарх Кирилл просто никто и делает то, что указывает ему Кремль - Патриарх Кирилл только притворялся криптокатоликом, перехитрил Вселенского Патриарха, так что теперь все “поняли все” [что именно это “все”, не уточняется] и после этого отказался приехать на Собор - Патриарху Кириллу, вместе с Президентом Путиным, необходимo “мутное Православие”, а Собор, именно потому, что его цель - прояснить хотя бы что-то в Православной Церкви, угрожает этой самой мутности, незаменимой для российких мутных дел, в Православной Церкви и в мире -
Проблема со этими версиями состит в том, что все они, кроме последней, рушатся с появлением свежих новостей об очередном потрясающем фортеле “тандема” [“Путин – Кирилл”], сводящем к нулю все предыдущие попытки приписать его действиям хоть какую-то логику и сделать их более предсказуемыми. И даже последняя версия не выдерживаeт близкого рассмотрения: каким образом, например, минимальное послабление правил поста могло бы угрожать “мутности”, необходимой РПЦ МП? Другой документ, вызвавщий наибольшие споры, “Отношения Православной Церкви с остальным христианским миром”, тоже никак не смог бы уменьшить количествa мути: если бы Собор принял самое скандальное предложение, т.е. определил бы Католическую и другие Церкви как “церкви”, это только бы усилило брожение и муть в РПЦ МП, в особенности, если бы этому брожению помогли. Можно поспорить, что всегда можно добавить мутности, раздражая православных фундаменталистов и православных либералов, сталкивая их лбами и т. п.; недавние волны православного фундаментализма в России продемострировали это достаточно ясно. Нужно быть очень наивным, чтобы думать, что РПЦ МП [т.е. Кремль] не имеет средств заставить замолчать тех, кого она не жалает слышать, и поощрить к выступлению тех, чьи голоса ей удобны, в настоящий момент. Таким образом, в этой версии есть только одно верное наблюдение, а именно, что РПЦ МП и Кремлю для эффективных действий необходима мутная среда. Но этот факт давно уже был установлен разнообразными специалистами по “гибридным войнам”.
Мути или хаосу, однако, не свойственно работать над собой и самим по себе. Если мы взглянем на карту передвижений нашего тандема, Путина и Кирилла, и рассмотрим голые факты, то мы увидим, что оба, Президент Путин и Патриарх Кирилл, встречались с Папой римским. Фактически, Путин встречался с ним несколько раз. Оба, Президент Путин и Патриарх Кирилл, недавно вместе ездили на Афон. Тем не менее, все говорили о Путине на Афоне, очень немногие – о Путине и Патриархе Кирилле на Афоне, и никто – о Патриархе Кирилле на Афоне. Точно также, вряд ли кто-либо в православных кругах обсуждал встречу Путина с Папой столь же много и бурно, как встречу с тем же Папой Патриарха Кирилла.
Сравнительно недавно, анализируя работы Дэвида Боуи, я высказала мысль, что его песни выстроены как детализированная библиотека 1) символов, метафор и сообщений (как правило, взаимно противоречивых), а также 2) довольно случайных, намеренно простых и прямых, предложений, которые работают как “камуфляж из кажущейся простоты” для главных, более сложных и утонченных, сообщений. Как правило, его песни состоят из нескольких “подпесней”; каждая из них была разрезана на части, которые затем были скомпонованы по-новому, замутняя и пряча то, что в оригинале [если таковой возможно установить] прочитывалось достаточно ясно.
Музыка и видеоклипы, особенно поздних песней, дают их автору возможность “вытянуть на поверхность” из мути, хаоса или коллажа смыслов желаемое сообщение. Говоря упрощенно, он “нажимает на клавиши” слушателя, используя его как инструмент – может быть, синтезатор. Выгода подобного “непрямолинейного” подхода (т.е., написания песен с намеренно неясными смыслами) состоит в том, что слушателю гораздо легче отвергнуть неприятно царапающее душу предложение в том случае, если оно ясно выражено и гораздо труднее – если оно замутнено. Кроме того, предлагающему намного проще отрицать факт предложения, указывая на другие предложения рядом, которые совершенно противоречат обсуждаемому или изменяют его смысл.
Средневековый человек добавил бы, что для дьявола предпочтительнее, чтобы человек говорил ему “да” как бы по своей воле. Оставляя в стороне идеи средневековья, я думаю, что в библиотеке смыслов просто удобно иметь “все”, готовое для организации новых (любых) композиций. В этом также присутствуют насмешка и чувство превосходства: композитор наслаждается, безостановочно предлагая новую линзу или новую тональность, которая, словно по волшебству, дает возможность недалекому зрителю или слушателю созерцать вечно-новую картинку, составленную из старых частей, словно в калейдоскопе, в то время как ee автор [Архитектор] ощущает себя творцом внутреннего мира дурака-зрителя. Я говорю не столько о Боуи, сколько о тандеме, Кремля и РПЦ МП.
Если мы применим этот принцип (намеренного создания мутного беспорядка, удобного для оркестровки в вечно-новой форме) к недавним событиям, мы увидим, что [в противном случае бессмысленный] коллаж не является случайностью. Более того, в нем теперь можно выявить главные темы. Одна из них, на мой взгляд, заметно выделяется из остальных: озвученная православными фундаменталистами смехотворная идея о благословении Путина на царство, которое, как утверждают, имело место во время его недавнего визита на Афон. Я нахожу очень интересным и значительным то, что идея “Путин – Император”, если вырвать ее из коллажа событий предыдущих месяцев, выглядит предельно глупо, в то время как, рассмотренная в коллаже, она приобретает смысл.
Ощущение абсурда, нереальности, чего-то такого, к чему только идиот способен отнестись серьезно, является одним из наиболее узнаваемых признаков работ постмодернизма. На это есть несколько причин; для цели данного эссе достаточно сказать, что тому, чья цель – испортить других, очень выгодно создавать видимость, что это далеко не так, что он отнюдь не это имел в виду – все это только в вашем уме – и в любом случае, это всего лишь шоу, умный человек никогда не бывает настолько прост и примитивен, чтобы поверить в такое – как вы могли?
Видео низкорослого Путина в современном костюме, стоящего в богато украшенной, высокой византийской стасидии, т.е. месте, как кем-то утверждалось, “где только византийский император мог стоять”, был высмеян в Интернете – действительно, он выглядел там несколько комично. Но не все время: комичность перемежалась моментами, когда он выглядел вполне достойно. Интернет-насмешники упустили важную деталь: если бы Президент Путин взошел на стасидию со всей серьезностью момента – т.е., если бы он был объявлен “благословленным на царство”, опосредованно и прямо, выглядя как император и будучи объявленным таковым афонцами – в этом случае именно реальность и серьезность происходящего могла бы вызвать беспокойство, и более того – подобные реальность и серьезность было бы крайне сложно подвергнуть разнообразным интерпретациям. Но нет, Президент России по какой-то причине стоял в том, что может быть названо чем угодно, от “трона византийских императоров” до простой “стасидии”, и гибкий имидж, необходимый для новой музыкальной композиции [имидж, позволяющий всевозможные интерпретации, включая противоположные] был создан. Я не являюсь специалистом в церемониях византийского императорского двора, чтобы судить, насколько встреча Путина монахами Афона соответсвовала протоколу встречи византийского императора, но это абсолютно неважно; единственно важно здесь то, что он был встречен так, что теперь возможно утверждать, что он был встречен как император, и это было сделано[1]. Самым неприятным во всем этом для меня было то, что кадры, показывающие Путина входящим (узкими воротами или аркой) в монастырь почему-то напомнили мне Вход Иисуса Христа в Иерусалим, как его показывают в фильмах, с той разницей, что Путин был встречен Самим Словом – богато украшенной книгой Евангелия, вынесенной иеромонахом из храма; на память пришел другой известный вход Путина на Афон, с ослом или мулом – и я подозреваю, что именно так “суп смыслов” и должен был работать.
Эта оскорбительная, для разума современных людей, тема “византийского императора” немедленно проливает свет на странное поведение второй фигуры тандема, Патриарха Кирилла. В самом деле, вместе они, Путин и Кирилл, смотрятся как некая полупародия двух ключевых фигур византийской симфонии, Императора и Патриарха. Те, кто знаком с историей Византии, знают, что именно Император, а не Патриарх, считался гарантом церковного порядка и защитником Православной веры и даже, как утверждают некоторые, был “удерживающим, т.е. тем, кто удерживает Антихриста от прихода в мир” (современные еретические движения верующих в искупительную/спасительную функцию Русского Царя вдохновлены именно этой идеей). Именно Император, а не Патриарх, созывал Вселенские Соборы. Именно Император мог смещать Патриархов и другие ключевые фигуры в Православной Церкви, под предлогом защиты истинного учения, как это, например, произошло в случае с паламистскими спорами.
В рамке “Император, защитник истинного Православия” поездки Путина на Афон выглядят вполне логично; в том, как именно они освещаются в новостях, тоже есть логика. Его тщательно культивируемый образ – это современная версия православного императора, достаточно гибкого. Когда он видится с Папой pимским, он выступает в роли “Путина-политика” – “находясь в Риме поступай как римлянин”. Но его поездки на Афон показываются в совершенно ином ключе, как нечто исключительно духовно важное для всего православного мира; его партнер по тандему, Патриарх Кирилл, если ему тоже случается быть на Афоне, совершенно затемнен, едва упомянут. В случае же, если Патриарх Кирилл встречается с Папой pимским, весь свет направлен на него.
Все это настолько естественно, что идею намеренности легко отрицать. Вполне нормально, для лидера страны, встречаться с Папой и никто не видит в этом факте вероучительной подоплеки; вероятно, вполе естественно также, если с Папой встречается лидер Православной Церкви, подозревать “чудовищное предательство Православия”. Вместо того, чтобы спорить, я предлагаю еще раз рассмотреть идею “библиотеки смыслов”/коллажа, задав вопрос, насколько изменяем имидж Путина и насколько изменяем имидж его партнера по тандему, в зависимости от того, что необходимо в данный момент. Имидж Путина, как “православного лидера”, последователен и стабилен. Имидж Патриарха Кирилла неустойчивый, шатающийся, скомпрометирован скандалами и скачками от одного экстрима к другому; Путин по контрасту с его нестабильностью воспринимается как единственный заащитник Православия. Сообщение: в отличие Императора, Патриарх – величина изменчивая, второстепенная и заменяемая фигура. И, т.к. в представлении большинства официальная РПЦ МП теперь прочно ассоциируется с Патриархом Кириллом и vice versa, здесь просматривается еще одно, довольно странное, сообщение: Император [смертный человек] вечен, в то время как Церковь [которой полагается быть вечной] временна. И имею в виду здесь сообщения, которые две эти фигуры/два символа обозначают или, по крайней мере, на которые они намекают, если рассматривать их вместе. Оставляя в стороне метафизику, грубая реальность такова, что РПЦ МП скукожилась до простого инструмента государства – так что символы вполне могут обрисовывать нечто, что еще может произойти.
Это правда, что Церковь тоже использовалась Византийской империей, но никогда – так и до той степени, до какой она используется сейчас. Прежде всего, Византийская Церковь никогда не была только бездушным инструментом: она занималась всем тем, чем живая Христиaнская Церковь должна заниматься, включая развитие и уточнение доктринальной веры. (Не говоря уже о ее роли в искусстве, науке и прочих областях жизни – достаточно беглого взгляда на культуру Византии.) Византийская Церковь никогда не пренебрегала своей главной обязанностью – быть Церковью Христа, т.е. быть занятой, прежде всего, божественным откровением и его практическим применением к жизни верных. Во-вторых, Церковь, являющаяся Телом Христовым, по этому своему свойству воспринималась как нечто вечное и постоянное. В третьих, Церковь была великолепной и величественной: она никогда не осмеивалась. В современной России РПЦ МП воспринимается как инструмент, часто жалкий; она несомненно потеряла ореол вечности[2]; она высмеивается, т.к. ее члены ведут себя так, что это провоцирует насмешки и – это очень важно – государство способствует этому высмеиванию, поощряя Церковь вести себя все более оскорбительно и бессмыссленно, а затем избирательно освещая в масс-медиа наиболее позорные аспекты церковной жизни. И даже больше того, время от времени сам “постмодернистский император” совершает действия, которые слoжно воспринимать иначе, чем изощренную насмешку и богохульство.
Парадигма “постмодернистская симфония постмодернистского псевдоимператора и постмодернистского псевдопатриарха” может объяснить многие, в противном случае довольно абсурдные действия РПЦ МП по отношению к обществу, как странная тенденция строить модульные храмы непременно на детских площадках и в городских парках. Может показаться нелогичным, что РПЦ МП делает все, что только возможно, чтобы спровоцировать ненависть к себе среди граждан. Это действительно крайне нелогично – но только если РПЦ МП делает это сама по себе и если она озабочена тем, чтобы следовать за Христом. Конечно, вполне возможно, как многие утверждают, что подобные действия дают РПЦ МП опьяняющее чувство исключительности, так что она перестала воспринимать себя адекватно. Гораздо более важно, однако, на мой взгляд, что это нелогичное поведение делает Церковь тем, чем ей не полагается быть[3] и тем, от чего можно быстро избавиться, если возникнет необходимость в козле отпущения или если нужда в ней отпадет. Наконец, подобные неподобающие действия, будучи абсолютно нехристианскими, дискредитируют РПЦ МП, а это значит, что они дескридетируют, в глазах народа, и Православное Христианство и даже Христа. Государство, отнюдь не глупое, использует Церковь, бросая ей куски тухлого мяса, на запах которого собираются толпы, ее возможные будущие палачи. Таким образом, сказать, что Путин является новым византийским Императором в строгом смысле этого слова некорректно, т.к., в отличие от последнего, он не планирует использовать Церковь как перманентного союзника. Единственная перманентная фигура нового порядка – это сам Император.
Если мы посмотирм на “карту растановки сил в Христовой Церкви” [под Церковью я подразумеваю Церковь, созданную Нашим Господом в определенный момент истории, которая позже распалась на Дохалкидонские, Православную, и Католическую Церкви: все они обладают непрерывным апостольским преемством и настоящими таинствами), мы, прежде всего, заметим универсальную (т.е. во весь мир) Католическую Церковь с центром в Риме; Дохалкидонские Церкви тяготеют к этому центру, некоторые из них находятся в евхаристическом общении с ним. Это – Церковь с одним лидером, Папой, который не нуждается в Императоре для того, чтобы ею управлять. Он обладает всеми необходимыми средствами для управления Католической Церковью, потому что эти средства предоставлены ему Церковью; власть исходит от самой Церкви (получившей ее от Иисуса Христа). В то же самое время, Папа pимский, несмотря на всю его влaсть, ни в коем случае не является Императором. Он лишен обычных атрибутов императорской власти: “его” – только клочок земли; более того, теперешний Папа, похоже, твердо намерен жить согласно евангельскому идеалу бедности и смирения, полной противоположности образу Императора. Это направление, от Папы римского к гораздо более доступному Римскому Епископу, было взято и продолжено несколькими его предшественниками. Однако, даже если бы Папа внезапно решил вернуться к роскоши наиболее декаденствующих римских Пап в истории (невозможное в наше время действие), это все равно не сделало бы его Императором. Для того, чтобы идеально слиться с символом Императора, Папа должен перестать быть Епископом Рима, т.е. он должен отказаться от своей первостепенной функции – вести Церковь согласно воле Иисуса Христа, и начать использовать ее как инструмент, не представляющий никакой ценности сам по себе. Чем меньше мирской власти имеет Римский Епископ, чем более он независим от разнообразных инститов мирских властей, тем более он является Папой. Этот закон верен не только в его случае, но также и для обычного священника и любого христианина; чем более мы отказываемся от мирской власти, тем более мы становимся царственным священством.
Восточный лагерь, т.е. Православная Церковь, выглядит совершенно иным. Разнообразные поместные Церкви представляют, как это обычно говорится, соборность, т.е. демократию, неведомую Церкви Католической. Мирским людям Восточный лагерь может показаться обычным стабильным саморегулирующимся беспорядком интересов (часто сталкивающихскя между собой) разнообразных поместных церквей; стабильным, потому что этот беспорядок выглядит перманентным состоянием Православия, привычным способом его существования. Однако, если взглянуть на Православную Церковь сквозь призму “Папа – Патриарх” выше, мы увидим там нечто менее привычное.
Для многих православных сейчас является обыкновенным высмеивать Патриарха Варфоломея как “пытающегося стать Восточным Папой”. Дейcтвительно, если мы применим к Вселенскому Патриарху титул “первый среди равных” или “первый по чести”, мы получим тот самый титул, который принадлежал Римскому Епископу в первые века Христианской Церкви (и тот же самый титул, который, согласно словам теперешнего Папы, вполне его устраивает). В этом смысле Патриарх Варфоломей не пытается стать Папой – он уже является им, причем его место в церковной иерархии канонически определено как второе после Римского Епископа[4]. Но это сходство Восточного и Западного Папы, выраженное данными им титулами, совсем не так удивительно, как сходство фактов реальной жизни. Поразительно напоминая современное папство, Патриарх Варфоломей не имеет ничего – и в этом отношении он даже переплюнул Западного Папу. Он действительно, как утверждают многие высмеивающие его православные, является главой крошечного прихода в мусульманской стране и его титул (Патриарх Константинопольский) относится к несуществующей более столице когда-то великой империи. Так получилось, что Вселенский Патриарх, посредством своего географического положения и волею исторических обстоятельств, полностью свободен от ограничений, которые Патриархи остальных поместных Православных Церквей неизбежно испытывают, лавируя среди переплетений церковных и мирских дел и интересов. Таким образом, Вселенский Патриарх, в силу отсутствия у него владений и ограничений, которые всегда мешают настоящим интересам Церкви, действительно вполне подходит для того, чтобы вести Православную Церковь. Ирония этой ситуации заключается в том, что именно та самая его бедность, которая квалифицирует его для позиции лидерства, исключает нечто, без чего Православная Церковь как одно целое, похоже, не способна существовать: Имератора. Потенциальный император, конечно, Путин-постмодернист.
Я нахожу поразительным и непонятным упорный отказ Православной Церкви (в целом) принять необходимость лидера из своей собственной среды, одного из своих, даже в самой умеренной форме спикера и третейского судьи, т.е. того, кто изредка принимает окончательное решение на основании “демократической дискуссии”, если она безнадежно зашла в тупик. Мне представляется, что именно отсутствие желания единства, у поместных Церквей и их Патриархов, продолжает дисфункциональную псевдодемократию, которая постоянно буксует (что делает невозможным принятие какого-либо решения); если бы они желали единства, они бы осознавали необходимость третейского судьи потому, что их поместные Церкви работают именно по этому принципу[5]. Возможно, проблема в том, что Патриархи являются первыми в своих поместных Церквях и поэтому не желают иметь кого-либо над собой, даже в символической форме, даже временно?
Как я вижу это и как это изобильно демострирует Святой и Великий Собор, не существует способа, чтобы примирить многовековую модель “Император – Патриарх” с вновь всплывающей моделью так называемого “Восточного Папы”, потому что Папа и Император не сочетаются. Папа всегда – человек из Церкви, священник; Император всегда лаик, человек светский, даже если он украсит себя одеждами, сверху донизу расшитыми священными изображениями (как это было в Византии). Подобная симфония – всегда апостасия, потому что она разрушает Церковь, даже если она защищает ее интересы, ставя под угрозу единственно возможный для нее режим существования: жить для Христа и полагаясь только на Христа. Церковь, являясь Телом Христовым, не нуждается в защите, иcxодящей от кого бы то ни было, кроме Него Самого. Таким образом, Православие сейчас расплачивается за свою многовековую удобную апостасию, за своих императоров, сидящих в алтарях, решающих, что так, а что не так в Церкви, смещающих Патриархов и даже продвигающих ереси в Церкви. Любая идея, что Церковь Христа нуждается в государственной власти для того, чтобы функционировать, является апостаcией; это то же самое, что сказать, что Иисус Христос нуждается в защите земного владыки. (Разумеется, я не имею в виду здесь, что христиане не нуждаются в защите как граждане – как все граждане – государства; это совершенно иное дело.)
Таким образом, мы видим на карте Католическую Церковь, лидируемую Папой, у которого нет ничего, крошечное меньшинство в Православной Церкви, которое, как представляется, организовалось вокруг канонически первого среди равных Вселенского Патриарха, у которого нет ничего, и большинство в Православной Церкви, которое, тем или иным способом, связано с Патриархом РПЦ МП, у которого есть все, т.е. Император, делающий его, Патриарха, ничем [он – ничто, обладающее всем, по причастности].
Процесс подготовки Святого и Великого Собора ясно показал, что кажущийся новым принцип управления Православной Церковью (кажущийся, т.к. он повторяет принцип работы древней апостольской Церкви, с апостолом Петром, имеющим первенство среди равных), не может быть согласован с появившейся позднее, “освященной веками” моделью “Патриарх – Император”. Одна из них должна исчезнуть, и очень возможно, что изначальная апостольская модель исчезнет первой, по крайней мере, в глазах большинства православных, которое не способно видеть Православие там, где нет Императора или его замены или, по крайней мере, тоски по таковому.
Я не помню, какая именно Интернет-ссылка привела меня, в то время как я искала материалы о работе Святого и Великого Собора, к главе “Симфония властей” книги “Абсолютная Родина” Александра Дугина, предполагаемого “идеолога Кремля”. Дугин был мне известен со времен Перестройки; я искала смысл, а он публиковал вполне оккультный журнал “Элементы” (Рене Генон, Блаватская, Гурджиев, Алистер Кроули, алхимия, Атлантида и т.п.), поэтому я подписалась на него. Интернет-источники утверждают, что этот журнал был также “рупором ультра-правых националистов” – вполне возможно, я этого просто не помню, т.к. я пыталась найти Бога в – как я понимаю сейчас – дерьме. Дугин, вместе с Геноном, называл это “Традиционализмом”.
Отличительной чертой гностицизма/ оккультизма является его метод маскироваться, используя различные элементы мировых религий. Этот метод вполне поверностен: обломки разнообразных доктрин, произвольно взятых терминов, ритуалов отсекаются от их источника и организуются вокруг единственно стабильного элемента, т.е. оккультизма/ гностицизма, так называемого “тайного знания”, которым авторы обладают, по их собственному утверждению. Поведение ручейника – насекомого, которое на определенной стадии своего развития строит домик или “искусственную раковину” из обломков всего, что оно только может найти, в том числе из настоящих ракушек моллюсков, приходит на ум. Гностицизм по определению не может существовать без сравнения, “обычного церковного учения для всех” с “эзотерическим”. Eстественно, невозможно ожидать глубины от чего-то, составленного из разрозненных, часто несочетаемых, кусков и именно поэтому чтение оккультной литературы является испытанием терпения для тех, кто знаком с реальными мировыми религиями и (как в случае с обсуждаемой здесь книгой Дугина) с настоящим христианким богословием. Кроме этого, существует также проблема духа гностицизма, для понимания которого необходимо почувствовать его на опыте. Это – нечто, что можно описать как дух пустоты, вечного одиночества, ощущение некоего безличного, которое отчаянно пытается воплотиться. Это нечто, являющееся абсолютной противоположностью Богу Христианства, делает соприкосновение с ним особенно невыносимым для христианина.
“Абсолютная Родина” Дугина, с ее главами “Таинства в Восточной и Западной Церквах”, “Евхаристия и Литургия”, “Мир божественных энергий”, в этом отношении ничем не оригинальна. В то же время, в ней присустствует нечто особенное, заставившее меня прочитать ее по диагонали: по какой-то странной ассоциации она напомнила мне книгу “Таинство веры: введение в православное догматическое богословие” иеромонаха Илариона (Алфеева). Я никоим образом не хочу сказать, что в отличной книге иеромонаха Илариона есть что-то от оккультизма – отнюдь, но книга Дугина представилась мне ее дьявольским подобием, чем-то вроде “Таинство веры: введение в оккультное православное богословие”. Я имею в виду то, что Дугину, похоже, удалось достигнуть гораздо более утонченного сочетания гностицизма с Православием, чем кому-либо еще из мне извеcтных. Несколько примеров, с моими комментариями:
“На внешнем уровне Бог выступает по отношению к человеку как трансцендентный и недоступный объект, как нечто радикально иное, нежели он сам. На внутреннем (эзотерическом) уровне Бог выступает по отношению к человеку как субъект, как его высшее духовное “я”, как “внутренний человек” или “новый человек”... Такое отношение характерно для эзотеризма и инициатических доктрин... В христианской традиции эти два аспекта соотносятся с фигурами Петра и Павла, где Петр ответственен за экзотерическую сторону [ритуалы, мораль, схоластику], а Павел — за эзотерическую [мистическое знание]. Петр есть глава внешних [Западная Церковь], а Павел — внутренних [Восточная Церковь]... Петр олицетворяет именно внешнюю [Западную] Церковь, а Павел — внутреннюю [Восточную]. Это разделение было закреплено Схизмой 1054 г. “...латинская ересь”, в понятии православных, и есть де факто отвержение метафизического и инициатического наследия Павла… Православная Церковь почитает обоих, но однозначно выбирает Павла.”
Любопытно, что неправославное учение Дугина повторяет вполне православную линию аргумeнтов, что Католическая Церковь со времен Схизмы обладает только схоластическим [т.е. не опытным] знанием Бога, в то время как Православная Церковь обладает опытным, т.е. настоящим знанием Бога. Здесь представлены типичные гностические термины и выражения, упомянутые в начачале этой главы: “внутреннее” – “внешнее”, “эзотерический” – “экзотерический”. “Гностические хвосты” особенно заметны практикующим христианам, живущим в Tрадиции: кроме бессмыссленности этого сравнения здесь, просто дико делать его, используя фигуры апостолов, и не просто апостолов, но двух наиболее почитаемых, причем почитаемых вместе (Дугин упоминает этот факт, но совершенно очевидно не способен сделать из него православный вывод).
Западная Церковь – Церковь Спасения, Восточная Церковь – Церковь Обожения.
Совершенно бессмысленное заявление и, однако же, оно напоминает настаивание православных на том, что Католическая Церковь не знает обожения. Термин “Церковь Спасения” также приводит на ум другую православную мысль, о том, что католики (“Церковь Спасения”) слишком сосредоточены на Распятии и Страстях Господних в ущерб Воскресению, в отличие от православных (“Церкви Обожения”). Конечно же, ни один христианин не стал бы противопоставлять спасение и обожение; позже Дугин делает это опосредованно, заявляя, что Католичество, с православной точки зрения, является ничем иным, как “латинской ересью”, которая должна быть отброшена, если только католики хотят объединения с православными; из этого логически следует, что спасение тоже должно быть отброшено.
“Православный иконостас является знаком и доказательством сохранения эзотерического уровня в Православной Церкви" (в отличие от Католической Церкви).
Подлинная православная версия: “иконостас создает ощущение священного; римокатолики его потеряли”. “Сохранение эзотерического уровня” – термины, абсолютно чуждые Православию.
“экзотерический и “иудеохристианский” характер Западной Церкви”
“...православная традиция и все православные таинства сохранили свое инициатическое измерение... Православие есть сущностно подлинное и изначальное христианство во всем его объеме... Католичество, со своей стороны, необратимо утратило это метафизическое измерение на ритуально-догматическом уровне, и Римская Церковь существенно изменила изначальную метафизическую и инициатическую природу христианства, став простым сотериологическим экзотеризмом иудеохристианского типа."”
Подлинная православная версия: “В отличие от католиков, Православная Церковь обладает настоящими таинствами; Православие – это настоящее Христианство во всей его полноте; Католицизм утратил мистическое, метафизическое измерение”. Православный никогда не сказал бы “простым сотериологическим экзотеризмом иудеохристианского типа”, но некоторые могли бы говорить о “жидомасонах”, и не только в Католической Церкви, но и в Православной, например, о Патриархе Варфоломее.
“Всякая “обожающая” сила таинства здесь отсутствует... У православных та же сила, тот же преображающий луч проявляют себя в их изначальной и неопосредованной природе как реальности нетварные, и, соответственно, метафизическая сущность таинства и его воздействие на людей здесь радикально иные...”
Это почти что Паламизм.
“Причастие — это центр и ось всего христианского богослужения, смысл его существования... Вся служба строится вокруг главного священного события — пресуществления вина и хлеба в кровь и плоть Христову и вкушения святого причастия общиной верных... В момент причастия христианин получает инициатическую силу — огненно-световую — для своей духовной реализации... В чисто инициатическом смысле причастие, строго говоря, должно являться периодической “конфирмацией”, т.е. “подтверждением”... статуса “обоженного человека”, “бога по причастию”. Именно поэтому причастие не является одноразовым таинством, оно необходимо (или желательно) всякий раз, когда человек проходит определенный отрезок пути...”
Чтобы читатель не смутился бойким использованием Дугиным православных терминов, применяемых к причастию, приведу здесь цитату, также о причастии, где гностицизм настолько глупо выглядит, что нет нужды комментировать его:
“Возможно, именно эта неравнозначность апостолов, их соотнесенность с различными аспектами Церкви символически отображена в православном иконописном сюжете, часто встречающемся на иконостасе в центре деисусного ряда. Этот сюжет изображает Тайную Вечерю, где Спаситель раздает апостолам евхаристические Святые Дары, при этом половине учеников Он протягивает хлеб (плоть Господню), а другой половине — вино (кровь Господню). На инициатическом уровне хлеб (плоть) соотносится с экзотеризмом, а вино (кровь) — с эзотеризмом.”
Я нахожу слишком изматывающим анализ текста, чтобы продолжать его, поэтому я оборву его и взамен объявлю причину, по которой я продолжала копаться в дугинском духовном дерьме. Это было совершенно неожиданным: я случайно заметила, насколько естественно выглядит Паламизм в контексте оккультизма. Впечатление, что фразы Дугина и паламистские определения выражают один и тот же дух. Это особенно заметно, когда они касаются Святого Причастия. Дугин: “в момент причастия христианин получает инициатическую силу — огненно-световую”. Паламисты: “в причастии мы причащаемся божественных энергий, нетварного света”. Это – дух безличностного, привычка говорить о причастии Тела и Крови Иисуса Христа без какого-либо упоминания (даже подразумеваемого) живого Христа, как если бы причастие не имело никакого отношения к Его Личности. Это – вектор к умаления Святого Причастия до уровня некоего магического обряда, до уровня простого инструмента для достижения обожения.
Паламизм – это доктрина св. Григория Паламы (13-14 вв.) о нетварных энергиях Бога, принятая Православной Церковью как догматическое учение. Его главный тезис: сущность Бога не познаваема; Он может быть познаваем в Его энергиях; эти энергии – те же самые, что ученики Христа созерцали на горе Фавор. Паламисты известны своей практикой молитвы, исихазмом; его главной целью является видение фаворского света, причем это видение понимается как причастие божественных энергий, обожение. Таким образом, опосредованно практика исихазма уравнивается со Святым Причастием – в обоих случаях имеет место причастие нетварных энергий. Я доказывала в предыдущих статьях о Паламизме, что он, к сажалению, создает психологический барьер между Богом и верующим, т.к. человеческая психика воспринимает утверждение “только энергии Бога могут познаны, но не Его сущность” как “Я не могу узнать Бога-Личность”. Таким образом, Паламизм, по моему мнению, привнес "семена безличностного" в тело Православия, приучая верующих думать не столько о Боге-Личности и причастии Ему, сколько о том, какую энергию они получают от Него и причастии ей. И это – очень тонкая грань, отход от желания Бога ради Него Самого. Здесь отношение Паламистов подходит подозрительно близко к отношению гностиков/оккультистов.
Легко понять, что смещение Личности Христа из центра (парадоксально, в причастии тоже) и Его деперсонализация:
1) влечет изменение в восприятии Его и
2) освобождает место в центре для чего-то еще.
Иисус Христос делается далекой фигурой с мнимо-противоречивыми чертами: со значительно уменьшившейся человеческой природой, если так можно выразиться, более дух чем плоть и кровь, а также с придаваемыми ему чертами византийского императора. Он – Небесный Император, т.е. более Функция, чем Личность, и земной Император – его “икона”, как определяет Дугин в свой оккультной книге[6]. Вполне естественно, Его “икона” или “образ” затем занимает Его вакантноe место и “воплощается” там в качестве “заместителя Христа”. Паламизм, не имеющая никакого значения для Царствия Божия доктрина, выглядит идеально подходящей для царства мира сего, т.е. для абсолютной власти Императора. И, поскольку Христос находится так далеко, трудно теперь воспринимать Его как Главу Церкви и поэтому Православная Церковь постоянно рискует получить некий странный трансплант, государства (или Императора) вместо своей головы.
Похоже на то, что Паламизм, кроме того, что он является ошибочной доктриной с явным гностическим/оккультным направлением, был создан ради того, чтобы подвести теологическую базу под симфинию государства и церкви – за счет отклонения от Христа. [История того, как Паламизм вошел и укоренился в Церкви, т.е. несмотря на анафемы, гонения и смещения на его оппонентов (в том числе Патриарха), а также глубокое отвращение и обвинение в гностицизме и пантеизме, вызванное им у прежних соратников и друзей Паламы, говорит в пользу моей точки зрения.] И, именно потому, что Паламизм вызывает оклонение/ отход от Христа (хотя и тонкий, но на деле отход от Христа не знает степеней – он либо есть, либо его нет), он является своего рода “хлипкими воротами” в здании Православной Церкви, через которые в него могут войти разнообразные неприятные вещи, и даже уже, похоже, начинают входить – фигуры “старообрядца” Дугина и сходных с ним заставляют меня так думать. Больше всего меня беспокоит меня здесь явственно ощущаемое изменение потоков и направлений, т.е. методов использования Православия, от примитивного использования его атрибутов [“Православными колдунами и экстрасенсами” или членами государственного аппарата] до создания его извращенного эха: теперь уже политические лидеры дают знамения, а сатанисты пишут об обожении и пользе иисусовой молитвы - причем все это без отказа от сатанизма/оккультизма/гностицизма, т.е. продолжая писать о том и о другом, в то же самое время, и т.п. На поверхности все это выглядит, для умных людей, слишком по-любительски неловко, чтобы задуматься об этом серьезно. В глубине... как описать это? - Это как если бы зло в мире сделалось достаточно утонченным для того, чтобы “установить контакт”/”подобрать ключ”/достаточно раствориться/найти правильные пропорции, цвет и запах, чтобы начать... молекулы оккультизма, наконец, мутировали достаточно для того, чтобы начать процесс соединения с островами оккультного потенциала в самом Православии. В свою очередь, нечто чуждое, то, что было внесено в Православие и доселе дремало в бездействии, начало теперь актуализироваться, спровоцированное изменениями во внешнем мире, становясь все тяжелее, постепенно поворачиваясь лицом к [пока не распознаному им] злу в мире.
* * *
Кажется, я понимаю теперь, что меня беспокоит больше всего во всем этом месиве. Как было установлено в предыдущей главе, похоже на то, что настаивание на симфонии (“Император – Патриарх”) не позволяет местным Православным Церквам придти к единству [и способности к действию] апостольской Церкви, которое включает в себя наличие одного из епископов в качестве третейского судьи, “первого среди равных” или “первого по чести”. А т.к. Паламизм поддерживает симфонию, допустимо сказать, что именно Паламизм – это то, что на самом деле предотвращает единство – причем единство не Православной и Католической Церквей, а единство поместных Православных Церквей между собой. Хотя этот факт и неожиданен, он вполне логичен: Христианские Церкви могут объединиться только во Христе, не в удаленном Христе Паламизма, но во Христе в самом центре Церкви, среди верующих, Христе, ощущаемого всеми и в общении с Которым находятся все члены. Настоящее единство возможно только в терпеливой любви, подаваемой Кровью Агнца, и только через/ в Личности Христа – той самой Личности Христа, которую Палмизм отодвинул и заменил на фигуру Императора.
Аргументы, что Православной Церкви нужен Император, здесь особенно диссонируют, т.к. (кроме того, что этот вариант не является изначальной моделью древней Церкви) в современном мире такой Император может быть только Императором Всего Мира, и этот титул вызывает у христианина только одну ассоциацию.
Дугин со своими книгами совершенно незначителен сам по себе, также как и Путин, также как и Патриарх Кирилл. Они релевантны для настоящего момента только постольку, поскольку они успешно передают определенные идеи и символы, которые несоизмеримо больше, чем они сами. Их поступки не имеют смысла сами по себе, но только как часть целого процесса, которому я дала рабочее название “прогрессирующее совершенство оркестровки”. Под ним я подразумеваю, как это было показано в данном эссе, оркестрацию восприятия событий внешнего мира посредством создания “библиотеки множественных смыслов” и выборочного выделения того, что нужно, в каждый данный момент. Это, фактически, вечноизменяющаяся виртуальная реальность, которая управляется дирижером; от человеческой психики, потребителя этой новой реальности, ожидается начать размягчаться, тять и меняться соответственно, трансформируя себя в зеркало. Таким образом, мы получаем хорошо знакомый по фантастическим фильмам и, следовательно, совершенно невероятный образ.
Я могла бы развить дискуссию, показывая, например, каким образом хаотичное изменение мелодий изнашивает человеческую психику и приучает ее просто “отлючаться” либо с энтузиазмом принимать каждую следующую предложенную интерпретацию, даже если следующая полностью противоречит предыдущей и всем остальным. Я могла бы обратиться к очевидной нелогичности версий и интерпретаций событий, предшествующих Святому и Великому Собору Православной Церкви и рассмотреть очень странный феномен того, как почти все они превращают друг друга в ничто либо делают реальные факты и события крайне незначительными, несерьезными, “ничего такого, о чем можно было бы задуматься”, но я предпочитаю предоставить читателю сделать (или не сделать) это самому. Вместо этого я хочу близко рассмотреть феномен “Оккультного Православия”.
Словосочетание “Оккультное Православие” или “Христианский Сатанизм” или даже “Сатaнинское Христианство” представляется мне вполне подходящим выражением цели векторов, о которых шла речь в данном эссе[7]. Это выражение куда лучше, чем “триумф прямолинейного зла”. Оркестровка не может быть совершенной до тех пор, пока все части композиции, все люди, все идеи и т.п. не станут ее субъектами, готовыми отзываться на легчайшее движение палочки Дирижера. Один очевидный метод достижения этого – просто уничтожить все, что сопротивляется, т.е. все, что есть добро. Это очень грубый метод, знакомый человечеству по прошлому: реки крови, уничтожение тысяч, и т.д. Этот метод, вероятно, уже не годится; одна из причин этого та, что он слишком знаком. Второй метод – имплантировать или “врастить” добро в зло таким образом, чтобы добро стало отвечать манипуляциям Дирижера, т.е. закрепить зло (злую сторону, тень) за всяким добром, а добро – за всяким злом. Если это удастся сделать, получится результат, несоизмеримо превосходящий простое уничтожение добра, потому что этот метод включает в себя высмеивание и тотальную дискредитацию всего, что есть добро. (Я подозреваю также, что зло, будучи пустым, нуждается в пустых оболочках добра, чтобы действовать, т.е. чтобы обозначать смыслы.)
Искусственно созданнaя смесь злого добра или доброго зла существенно отличается от “естественной” смеси добра и зла в человеческой душе, результате грехопадения. Душа самого ужасного грешника все еще хранит ядро добра, образ Божий, и именно это ядро или семя добра, каким бы слабым и запущенным оно не было, все еще сохраняет связь с Абсолютным Добром, источником жизни. Искусственно созданная смесь злого добра или доброго зла сделана из добра, отсеченного от своего источника, как ветвь от дерева, т.е. из пустой оболочки добра. Из этого мы можем заключить, что совершенная оркестровка, т.е. превращение человеческой психики в коллаж добра и зла, должна включать в себя уничтожение ее ядра, подаренного Богом духа вечного добра, который дает человеку способность различать добро и зло и делать выбор между ними. Поскольку невозможно полностью уничтожить данный Богом дух без того, чтобы уничтожить самого человека, имеет смысл заставить его выглядеть мертвым, уничтожив способность человека делать выбор между добром и злом с помощью тщательного культивирования дихотомии добра и зла во всем, что его окружает и создавая видимость “супа смыслов”, который ежеминутно трансформируется от добра к злу и обратно, согласно движениям руки невидимого Дирижера.
В какой-то момент, как я это вижу, человеческая психика, объект постоянного манипулирования подобно собаке Павлова – с той разницей, что собаке была дана последовательная схема причин и следствий, всегда одна и та же – начинает терять связь со своим внутренним элементом, образом Бога, и становится неотличимой от мира вокруг нее. Она, так сказать, становится органической частью вечно изменяющегося супа смыслов, вечно изменяющейся композиции Дирижера, в котором все вещи, будучи сломанными и превращенными в свою противоположность, зло, приходят в соединение.
21 июня 2016
----------------------------
[1] Вполне в духе коллажа: на ТВ, но на канале столь одиозной репутации (ядреных фундаменталистов/националистов), что сложно принимать это всерьез.
[2] По моему мнению, как результат постепенного отхода от Иисуса Христа, Святого Бессмертного.
[3] Некоторые поступки РПЦ МП столь противоречат сказанному нашим Господом, что сложно воспринимать их иначе, чем высмеиванием самых Его слов; тема детей особенно богата в этом отношении. И, если приводить особенно извращеный гипотетический аргумент воображаемой дискуссии, можно сказать, что Церковь, ставя себя выше обычных граждан/закона (в историях с отбиранием недвижимости у наиболее незащищенных), следует заповеди быть “не от мира сего”. Какова бы ни была причина, противоречивые, бессмыссленные действия могут предоставить хороший материал для будущего использования, как мы увидим далее.
[4] Первым Константинопольским Собором, 381г., “Епископ Константинопольский должен иметь первенство чести, после Епископа Римского, потому что это Новый Рим.” (кан. iii)
[5] Я имею в виду отношения Православного Патриарха и Синода. Хотя Патриарх и не должен быть абсолютным монархом, он имеет первенство по чести и уникальные функции, например ответственного за единство местной Церкви, представителя своей Церкви на встречах с другими Церквами/светской властью, созывателя местных Соборов, председателя собраний Синода, спикера и т.п. Фактически, он является символом едиснства поместной Церкви, и именно поэтому, например, уходящие в раскол перестают поминать “нашего великого господина и отца, Святейшего Патриарха...” на Литургии.
[6] Дугин не останавливается на этом и идет дальше, развивая свою концепцию земного Царства и небесного Царствия, которые не разделены строгой границей. Имератор или Царь “находится на самой высокой точке имманентного Царства и одновременно на самой низкой точке трансцендентного Царствия... Слияние Царствия и Царства в лице Царя, который становится от этого как бы мостом между двумя мирами — духовным и светским — отражается во многих аспектах православного ритуала.” [Bспоминается известное сравнение св. Катерины Сиенской Иисуса Христа с Мостом между человеческим и божественным.]
“...к Царствию Небесному обычный человек приобщается только через архетип Царя, отождествляясь с Царем, ритуально становясь им. Поэтому, в частности, царская атрибутика используется во многих инициатических ритуалах: вход в небесную реальность проходит через пик земного Царства. Подобно этому врата, отделяющие в православном храме корабль от алтарной части, называются царскими.” [В русской православной традиции эти врата называются “Царскими”, по одному из вeличаний Иисуса Xриста, “Царь Славы”. В греческой православной традиции эти врата называются “Святые врата”.]
[7] Упомянутое ранее поведение РПЦ МП, корторая почему-то предпочитает строить модульные храмы на территориях детских площадок и парков, а отбирает здания больниц, детских театров, и пр., возвращая свое имущество – пример соединения добра и зла.